«Восхищение и отвращение в одном флаконе»

Стас Тыркин:

- «Морфий» Алексея Балабанова, премьера которого прошла в Москве 27 ноября, - первая отечественная картина этого года, о которой интересно говорить. Да простят меня редкие поклонники фильмов «Юрьев день» и «Бумажный солдат». Во-первых, у «Морфия» большой общественный потенциал, хотя формально это «исторический фильм», ретро, что по нынешним временам почти приговор: считается, что костюмное кино не может быть актуальным. Во-вторых, это кино с активно проявленной авторской позицией. И это тоже огромная редкость. В-третьих, это высокоталантливое кино, вызывающее взаимоисключающие чувства. По отношению к этой картине лично я испытал и восхищение, и отвращение. 

УЧАСТНИКИ КРУГЛОГО СТОЛА:

Даниил ДОНДУРЕЙ - главный редактор журнала «Искусство кино», член Совета по культуре и искусству при Президенте России.

Зара АБДУЛЛАЕВА - кинокритик, автор книг «Реальное кино», «Олег Янковский. Ностальгия по герою», «Кира Муратова. Искусство кино» и др.

Дмитрий БЫКОВ - писатель, поэт, критик, телеведущий.

Зара Абдуллаева:

- Это один из лучших фильмов Балабанова. Такой прозрачной, лаконичной режиссуры у него не припомню. Может быть, потому, что роман Балабанова с кино - форма наркотической зависимости или способ преодоления вполне конкретных фобий.  С другой стороны, Балабанов не забывает напомнить о своем антисемитизме. Фильм, конечно, не об этом. Он - о трагическом самосознании человека в нашей жизни. Причем в любом историческом промежутке. Про русский народ у него тоже нет никаких иллюзий. И про русского офицера, скрывающегося от революции в психбольнице. Наверное, можно было бы обойтись без стереотипного и карикатурного еврея, члена РСДРП. Но тогда Балабанов не был бы Балабановым. Его сверхчеловеческая честность не позволяет полюбить этого прирожденного режиссера всей душой. Но еще Маяковский вопрошал в статье «Два Чехова»: «Как гражданина отличить от художника?»

Стас Тыркин:

- В «Жмурках» Балабанов «по-легкому» глумился над негром, в «Морфии» его ксенофобия дает себе выход в плоском, неубедительном, функциональном, тенденциозном образе фельдшера Горенбурга. Имя-то какое! Вот на кого возложена ответственность за все беды России, которую Балабанов действительно понимает при этом как никто! Как бы рассказать нашим большим художникам, что мир сейчас мультикультурен, что все нации в нем равно важны и нужны? Если им до сих пор это неизвестно, то, может, и то, что по утрам нужно чистить зубы, тоже явится для них большим открытием? 

Дмитрий Быков:

- Стас, ну откуда там ксенофобия, где? Разве Булгаков всего этого не описывал? Может быть, Швондер - русская фамилия? В «Морфии» есть большевизанствующий врач-еврей, который подворовывает наркотики, но этим же занимается и главный герой, абсолютно русский, и немка Анна, и никакого специфического антисемитизма, по-моему, туда не вставить, как ни старайся. Или у нас считается антисемитизмом любое упоминание того общеизвестного факта, что в русской революции активно участвовали евреи? Не так плоха была русская революция, чтобы участие в ней считалось позором.

Зара Абдуллаева:

- Швондер - придуманная фамилия, неологизм. В булгаковском «Морфии», в дневнике самоубийцы, есть такая фраза: «У меня начался распад моральной личности. Но работать я могу». Как режиссер Балабанов работает все лучше и лучше, но не говорить о его фобиях было бы лицемерием. «Морфий» настолько замечательно сделан, что не веришь, что его снял русский режиссер. Такой пластики в нашем сегодняшнем кино не водится. И актеры так не существуют. Это мастерство невозможно стилизовать. При этом фильм - совершенно не эстетский. Эстеты не портят свои произведения. А Балабанов портит. Невротическим впрыскиванием ксенофобских мотивов.

Даниил Дондурей:

- Балабанов ощущает себя настоящим национальным художником. Для него по большому счету никаких других народов, наций, культур, кроме русской, не существует. Точнее, они существуют, но лишь для того, чтобы подчеркнуть «русскость» русской жизни, или для того, чтобы им всем наступил наконец кирдык. Русская жизнь для него - в центре вселенной. Поэтому никакой политкорректности у него быть не может. Для него это буржуйская выдумка. Это выдумка стран, которые хотят меняться, приспосабливать свою ментальность, свою особенность к условиям глобального общества, транснациональных корпораций... Для Балабанова это все - жмурки. Поэтому для него совершенно естественно сказать все, что наболело, - и про жидов, и про американцев, и про советскую власть, и так далее. Даже советская власть в «Грузе 200» для него всего лишь эпизод великой жизни его любимой страны. В фильме «Про уродов и людей» он так же безжалостен к Серебряному веку. Но в отличие от всех идеологов «особого российского пути» он самый пессимистический художник, которого я знаю. В первую очередь по отношении к этой самой «русской жизни», которая предстает в его кино тотальной, безусловной беспросветкой.

Доктор Поляков (Леонид Бичевин) и фельдшер Демьяненко (Андрей Панин) борются за жизнь безнадежного пациента.

Героиня Ингеборги Дапкунайте открыла для себя склянку с морфием.

«Вместо птичек - контрольный выстрел в голову»

Дмитрий Быков:

- «Морфий» кажется мне возвращением к тематике и стилистике второй большой игровой картины Балабанова - а именно к «Замку», в котором был примерно тот же расклад: чужак в деревне, густой абсурд непонятной и звероватой сельской жизни, никто не решает ни одной проблемы, все заняты личными извращениями, страстями, тщеславием и т. д., все катится в бездну, но что-то никак не укатится. Это прямая, с буквальными цитатами, экранизация новеллы Кафки «Сельский врач» - те же кони-звери, снежные пространства, вьюга и больные, которых нельзя вылечить. Можно только заболеть вместе с ними. И «Морфий» - история самоуничтожения врача, который понимает, что не может никого спасти. Может только изувечить или отсрочить конец. Думаю, это самый автобиографический из фильмов Балабанова.

Даниил Дондурей:

- Мне кажется, что «Морфий» является второй серией «Груза 200». В том фильме он говорил о том, что у советской власти не было никаких шансов. Она могла только сгнивать до дна. В «Морфии» он разворачивает вторую серию этой философской программы. Он говорит: у личности в России нет никаких шансов. Если вы что-то хотите сделать как личность, ну, например, такую мелочь, как заниматься своей профессией, или помогать людям, или в кого-то влюбиться, или просто выжить, то без морфия вам не обойтись! Кем бы ты ни был, уколись наркотиком, пойди в кинотеатр, посмейся вместе со всеми над Comedy Club образца начала прошлого века... Но потом обязательно застрелись! Балабанов - поэт беспросветности. Причем как большой и настоящий художник он идет до конца. Он обходится без всяких этих птичек господина Михалкова, улетающих в финале его фильма «12». Вместо птичек у него контрольный выстрел в голову. Я тоже думаю, что это автобиографический фильм, потому что себе, как художнику, он тоже шансов не оставляет.

Зара Абдуллаева:

- Булгаковский «Морфий» тоже автобиографичен. Только Булгакова спасла жена. Он кидал в нее примус и угрожал заряженным браунингом, а она вкалывала ему дистиллированную воду. Как врач, он понимал, что вылечиться практически  невозможно, что это чудо. Для Балабанова же самоубийственный  наркотик, дающий короткое забвение, - это великая иллюзия кино. Не случайно его герой стреляется в синематографе - «соборно», так сказать. Но и - под гогот зала.

Дмитрий Быков:

- В картине (и в рассказе) есть важный акцент: морфий нельзя заменить ни спиртом, ни кокаином. Морфий - услада индивидуалистов, мономаньяков, ницшеанцев, тонкий кайф, в котором раскрываются (или так кажется) высшие способности. А вся страна пьяна спиртом, убийствами, беззаконием - гораздо более примитивными вещами, и этот контраст особенно отчетлив в сцене, когда опьяненный морфием герой сует пьяной матросне вместо мандата свой рецепт. Может, это как раз (для Балабанова) история о том, что наркоманы-то мы все, и вся разница - в степени грубости и примитивности тех вещей, которыми мы опьяняемся. Революция (как и спирт, синематограф) - ужасная пошлость на фоне морфия и романсов.

«Гуманизм кончился»

Стас Тыркин:

- Автор «Брата-2» как выразитель «национальной гордости великороссов» демонстрирует какую-то поистине подростковую неуверенность в вопросах пятого пункта. Вы посмотрите, во всех его фильмах идет какое-то болезненное выяснение вопроса: «А ты кто по национальности?» Диалог из «Брата»: «Ты еврей?» - «Нет, я немец». Диалог из «Морфия»: «Ты немец?» - «Нет, я еврей!» А на дворе тем временем XXI век!

Зара Абдуллаева:

- Не надо путать «Братьев» с «Морфием». «Брат-2» был ужасной в идеологическом смысле картиной. Жанр не спасал. А в «Морфии» этот антисемитизм настолько необязателен, что почти смехотворен. Хотя, конечно, входит, как краска, в картину тотального распада.

Стас Тыркин:

- И вот еще насчет «русского космоса», певцом которого действительно является Балабанов. В этот «русский космос» всегда входили культуры многочисленных народов, населяющих Россию. Именно это, извините, и позволило ей стать «космосом». Я уж не говорю, что в культурную программу всегда входили гуманизм и прочие пережитки. 

Даниил Дондурей:

- Входил. 500 лет входил, 200 лет входил... А в какую-то минуту перестал входить. Кончился. Человек человеку теперь вовсе не брат, а «гнида чернож..я» (это тоже  дословная цитата из «Брата». - Ред.). И Балабанов, как большой художник, ставит этот диагноз.

Стас Тыркин

Стас Тыркин:

- А можно я совсем обострю проблему и спрошу: а если свой следующий очень талантливый фильм большой художник Балабанов снимет о том, что Бабий Яр, допустим, был вовсе не так уж плох? Как прореагирует наше общество?

Зара Абдуллаева:

- Зачем ты возбуждаешь читателей таким «обострением»? Общество у нас «с поворотом». А Балабанова не надо демонизировать. В нем есть монструозность, но он не идиот. И, как радикальный режиссер, свидетельствует о личности в большой и малой истории без анестезии.

Даниил Дондурей:

- Наше общество ничего этого не заметит. Оно ведь еще круче, чем это показывает Балабанов. Оно еще круче!

О том, где в Москве посмотреть фильм «Морфий», читайте в еженедельнике 4 декабря в приложении «Досуг»

О ЧЕМ ФИЛЬМ «МОРФИЙ»

Это экранизация автобиографического цикла рассказов Михаила Булгакова «Записки юного врача». Действие происходит в 1917 году. В больницу уездного города N приезжает 23-летний доктор Поляков (Леонид Бичевин, прославившийся ролью парня в майке с надписью «СССР» в «Грузе 200»). Однажды с целью обеззараживания молодой врач делает себе укол морфия. Постепенно он становится наркоманом, невольно заражая своим пагубным пристрастием и любящую его медсестру Анну (лучшая роль в актерской карьере Ингеборги Дапкунайте). А страна тем временем упивается наркотиком насилия и крови...